Недобрых людей в народе называют крапивным семенем. Немало на свете и самой крапивы.
Вокруг нашего дома крапива разрослась густыми большими кустами. Высокая, жирная, ядовитая, она не дает никому проходу. Я говорю сейчас о крапиве настоящей, подлинной, о крапиве в прямом, а не в переносном смысле. Молодую, ее можно еще использовать для щей, а разрастется, загрубеет, не выполешь вовремя — тогда беда с ней. Берет верх, наступает, теснит, наглая, жжет, житья не дает.
Каково же семя у этой, у настоящей крапивы? Кто его видал — это крапивное семя? Как оно растет, откуда берется? Хоть бы из интересу взглянуть на него. А попробуй взгляни! Как его возьмешь — жжется крапива. Пропадает у людей всякий интерес к крапивному семени. «Лучше не связываться!» — говорят. Сторонятся. И растет крапива рядом с жильем человеческим, на самых обжитых местах, на самых тучных землях — под окнами изб, вдоль заборов и стен, на приусадебных участках, — растет на глазах у всех. Где люди, там и крапива. Растет и жжется.
А этим летом одолели нас еще комары. Погода стояла дивная весь июль — только бы радоваться ей, снять с себя всю лишнюю одежонку, загорать по целым дням с книжкой в руках, спать на открытом воздухе. А попробуй позагорай, когда вместе с хорошей погодой появились сонмища оводов. Попробуй поспи на воздухе, когда с сумерек, неизвестно откуда взявшись, налетают полчища комаров, как исчадия ада, как тьма тмутараканская, и всю ночь бесчинствуют, жалят, нудят неторопливо, лезут в нос, в глаза, в рот, в уши. Они изводят, выматывают все силы, а слабого, да еще городского, не привыкшего с детства к такому комариному глумлению над человеком, они могут довести до истерики.
Перед сном мы топили плиту и наполняли всю квартиру дымом и нередко спали в дыму, потому что открывать окна для проветривания или снимать с них марлю боялись. Вдобавок мы натирались кремом «Тайга» — от чего он помогает, мы так и не смогли понять, только не от комаров, и еще старались на ночь одеться так, чтобы открыт был один нос. Но, кажется, ничего по–настоящему не помогало. Комары грызли нас.
Было лишь одно радикальное средство против них: усталость. Усталость до смерти, до отупения, до апатии, до полного равнодушия ко всему окружающему. При такой усталости, — а уставали мы в основном на рыбалке, — чувствуешь комариные укусы, только пока падаешь в сено.
— А, проклятые! Крапивное семя! — скажешь, бывало, добравшись до постели. — Ешьте! Все равно придет и на вас погибель. Время свое возьмет. И вас прихватит морозом, осень не за горами.
Скажешь — и уснешь до утра.
А утром пригреет солнце, и комары исчезают. Куда? Да куда бы ни исчезли, только бы исчезли, — вероятно, туда, откуда и появились. Не хватает еще, чтобы мы этим интересовались. Обидно только, что ни дожди, ни ветры не могут с ними покончить раз и навсегда.
Если бы не случай, так ничего и не узнали бы мы ни о комарах, ни о крапивном семени.
Как–то поздно вечером мы поленились или не успели почистить рыбу, и мать положила ее на ночь в крапиву. Утром за ней пришел Саша и взвыл.
— Там пчелы, рой! — закричал он.
А потом:
— Это комары! Сколько же их тут! Вот оно, крапивное семя!
Взяли мы палки и пошли вокруг дома по крапивным местам. Ударишь палкой по кусту — действительно комары. Ударишь по другому — больше того. Но только в тени. На солнце днем комары не хоронятся, как, впрочем, всякая нечисть.
Так вот ты какое, крапивное семя!
Разыскали мы косу и скосили всю крипиву вокруг дома. Честное слово, легче жить стало. Только надолго ли? Разве всю нечисть можно извести? Только и надежды что на время — оно должно взять свое.
13 августа 1960 г. Мичуринец
Крапивное семя Устар. Презр. Чиновники-крючкотворы, взяточники и проходимцы. Купцов хороших ни единого, дворян хороших тоже нет, одно крапивное семя — чиновники (Мельников-Печерский. На горах). — Первонач.: презрительное прозвище приказных и подьячих в Московской Руси. В громадном большинстве случаев суд и расправу творили в Москве приказные люди, по всей справедливости заслужившие выразительное название «крапивного семени» (Плеханов. История русской общественной мысли). Лит.: Словарь русского литературного языка. — М.; Л., 1956. — Т. 5. — С. 1578.
Фразеологический словарь русского литературного языка. — М.: Астрель, АСТ. А. И. Фёдоров. .
Саид
Крапивниками, крапивными детьми или крапивным семенем называли на Руси внебрачных детей. Некоторые лингвисты предполагают, что это связано с тем, где оставляли нежеланных младенцев их матери. Однако так ли это на самом деле?
Отношение к внебрачным детям
Как пишет Александр Торопцев в издании «Женщина в Древней Руси», незаконнорожденными детьми на Руси признавали младенцев, появившихся на свет вне брака (даже при условии, если их родители позже вступали в брачный союз), родившиеся в результате прелюбодеяния, родившиеся более чем через 306 дней после смерти отца или развода, прижитые в браке, признанным незаконным и недействительным. Впрочем, особенно сурово русские относились к девицам, которые рожали детей вне брака. Они не только ставились законом в резко неравноправное положение. Их семьям грозил позор, презрение общественности.
Аналогичное отношение со стороны окружающих ожидало и самих внебрачных детей, которых не рожают, а «приносят», «добывают», «находят». Именно поэтому, как утверждает И.И. Шангина, автор издания «Русские дети», таких детей нередко награждали «природными» прозвищами. Например, жители Казанской губернии называли незаконнорожденных младенцев «боровичками» или «капустничками», в Курской губернии – луговыми детьми, в Смоленской и Воронежской губерниях – находками, в Новосибирской области – подзаборниками. Повсеместно бытовало общее наименование внебрачных детей крапивниками.
Крапивники
О том, что крапивниками или крапивными детьми на Руси называли незаконнорожденных детей, упоминает в своей монографии «Военный фактор в повседневной жизни русской женщины в XVIII-начале XX вв.» и Павел Щербинин. Также о пренебрежительном названии детей, появившихся вне брака, связанном крапивой, пишет и Ирина Шустрова в своих «Очерках по истории русской семьи Верхневолжского региона в XIX-начале XX века». Правда, Шустрова утверждает, что таких детей именовали «крапивное семя». Примечательно, что первоначально крапивным семенем в Московской Руси прозвали приказных подьячих. Позже так стали «величать» защитников, то есть первых адвокатов.
Интересно, что подобные названия внебрачных детей имеются также в польском и чешском языках. Так, Ирина Кюршунова в своем «Словаре некалендарных личных имен, прозвищ и фамильных прозваний Северо-Западной Руси XV-XVII вв.» отмечает, что русский «крапивник» соответствует польскому pokrzywnik и чешскому koprivnik. Эти слова имеют то же значение: «внебрачный ребенок», «подкидыш», «рожденный в крапиве». Именно так раньше люди и объясняли происхождение данного прозвища: «Крапивник – значит, в крапиве рожден».
Злое семя
Виктор Виноградов в своем труде «Лексика и лексикография» предполагал, что незаконнорожденных детей называли именно крапивниками потому, что женщины-крестьянки нередко подкидывали младенцев в крапиву. Примечательно, что в выражениях, касавшихся внебрачных связей, также почти всегда упоминалась крапива. Например, в издании Галины Кабаковой «Антропология женского тела в славянской традиции» приводится выражение о внебрачной половой связи «в крапиве женился». А Ирина Кюршунова утверждает, что в народе о прелюбодеянии говорили «скакать в крапиву».
Крапивное семя
Крапивное семя
Белинский (быть может, в минуту досады) называл Россию страной, где «нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей».
Таковы были традиции, зародившиеся еще в Московской Руси.
Из XVII века хорват Юрий Крижанич свидетельствует: «Приказным людям не дают соответствующей платы. Бедный подьячий должен сидеть весь год в приказе целыми днями, не пропуская ни единого дня, а часто сидит и целыми ночами, а из казны ему идет алтын в день, или 12 рублей в год... Как же ему прокормить и одеть и себя, и жену, и челядь? Но однако же живут. А на что живут? Легко догадаться: живут, торгуя правдой. Поэтому неудивительно, что в Москве так много воров, разбоя и убийств, а гораздо удивительнее, как могут еще жить в Москве честные люди». Российская система чинов была узаконена Петром I в «Табели о рангах», изменившей и систематизировавшей чиновничью иерархию. Ранг по Табели получил название «чин», а лицо, обладавшее чином, стало называться «чиновник». «Золотым веком» российского чиновничества стал XIX век, когда Россия, по выражению В. О. Ключевского, «управлялась уже не аристократией, а бюрократией». Так появился мощный инструмент императорской власти в России, именуемый государственной службой, – жестокая, ориентированная на верноподданничество, но не лишенная разумных принципов система. Бумаготворчество – отличительная черта деятельности всех российских учреждений, ведь результат их работы определяется количеством бумаг и толщиной служебных журналов. В губернских учреждениях особенно ценилось умение чиновника писать и переписывать, а также «отписываться» (такое искусство ценилось – и сейчас ценится – особо высоко). В делопроизводстве накапливались горы бумаг, что создавало порой непреодолимые сложности в понимании сути дела. Контроль существовал лишь на бумаге, на практике каждый чиновник, особенно из мелких, действовал бесконтрольно, в меру собственных понятий и представлений. Сложившуюся к середине XIX века систему управления страной как нельзя лучше характеризует выражение, приписываемое Николаю I: «Россией управляют столоначальники».
Вот что говорил Александр Дюма о русском слове «чин»: «В России все определяется чином. Напоминаю, что "чин" – это перевод французского слова "ранг". Только в России ранг не заслуживают, а получают... Не в соответствии с заслугами. А так, как полагается им по чину. Потому, по словам одного русского, чины – настоящая теплица для интриганов и воров».
Наблюдательный француз выводит правило: «Надо иметь в виду, что в России есть такое правило: подчиненный никогда не может быть прав перед своим начальником». Писатель забыл еще об одной аксиоме: рядовой гражданин всегда бесправен перед чиновником.
Всем известно, в чем состоит задача русских чиновников: как можно более усложнять жизнь рядовому человеку. До тех пор, пока она, жизнь, не станет совершенно невыносимой.
Об этом, в частности, написана пьеса А. В. Сухово-Кобылина «Дело». Там чиновники мучают безвинных людей, честную семью.
С тех пор, по мнению большинства русских, в этом плане ничего не изменилось. Не верите? Проведите на улице небольшой блиц-опрос на тему «Что вы думаете о чиновниках?», – и вы улучшите свои познания в области русского мата.
Многое поражало в Российской империи любопытного Александра Дюма. Писатель упоминал о «Табели о рангах», о всяческих советниках – титулярных, надворных, статских, тайных, – что дало ему основание ехидно заметить: «В России больше советников, чем где бы то ни было, но здесь меньше всего просят совета».
Замечательно характеризует русскую бюрократию история о поручике Киже, которая дошла до нас благодаря писателю и автору-составителю знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимиру Ивановичу Далю. Он является автором «Рассказов о временах Павла I», записанных им со слов своего отца.
Однажды некий военный писарь, составляя приказ по производству офицеров в следующий чин, выводя слова «прапорщики ж такие-то в подпоручики», совершил ошибку – перенес на следующую строку окончание слова «прапорщики» («ки»), написав его с большой буквы и слитно с последующим «ж». Так появился некий «прапорщик Киж».
Император Павел, подписывая этот указ о производстве прапорщиков в подпоручики, решил почему-то особо выделить Кижа и начертал собственноручно «Подпоручик Киже в поручики». И этот свежеиспеченный поручик почему-то пришелся царю по душе: на другой день Павел произвел его уже в штабс-капитаны. Вскоре вышел указ о присвоении Киже звание полковника, с царской пометкой на приказе: «Вызвать сейчас ко мне». Все военное руководство переполошилось, но отыскать Киже смогли, только найдя первый, с писарской ошибкой, приказ, и тогда лишь поняли, в чем дело. Но никто не посмел доложить императору, что столь любимый им офицер – плод писарской ошибки. А поскольку Павел торопил с аудиенцией, то решились наконец доложить о полковнике Киже – он-де скоропостижно помер и посему прибыть не может. «Жаль, был хороший офицер...» – сказал с грустью Павел.
Так появляются у нас в России люди и события, существующие только в канцелярских бумагах.
Продолжение на ЛитРес